О нашем сходстве с семенами

Долго до меня кричала земля и наконец докликалась. Какой-то весной дал я вспахать на сельской даче сотню перелога между старыми яблонями. Грядки делали, как играли. Земля легкая и ячеистая, как перетрухшее дерево. Сажать согласилась баба Литвачка, которая за моим ручейком пасла коз. Узелок живой плоти в хлопковой хламидине, руки-веточки, стертое ветром личико, ямка беззубого рта. Босс. Девяносторическая деточка. «Вражеля, – говорили о ней в деревне. – Варит крупу кукушки на предсказание, заказывает гадья, норовит пробежать под радугой, лук в сапоги сечет… Но пусть вам сажает – позади нее зелень как глупая звучит. Не берет ее ни тля, ни червь. Знает баба что-нибудь такое…»

Литвачка взглянула на магазинные пачки с семенами и постно скривилась. Направилась за своим. Козы двинулись за ней, старуха произнесла слово – погрузили в траву писки. Принесла узелки, разложила на верете. Пересыпала семена сквозь пальцы, дула на него, шептала: «Прими и верни… Дай зародыш на рот…» А ногтем боржий отбирала семена.

– Вы их считаете? – удивился я. – Зачем мне считать – у Бога все на заметке. У него и то сочтено, что людям кажется пустым. Набрались земли, как глупый страх, бумаги справили, а персть умливает. Без поклона, без рук, без навоза и пепла, без точки пота. Где издано, чтобы насыщаться без земли? Где такое заповедано? Куда от нее уйдешь, от землицы? Сама позовет. Не пойдешь сам – унесут. Не поклонишься – положат лёжма… Потом мы сеяли. – Густо сыпьте, купно, – говорила Литвачка. – Зерно, как мужчина: одно дольше прорастает, чем брошенная горсть в почву.

По работе я угощал ее наливкой и шоколадом. Она долго и вдумчиво вращала во рту кусок. По сторонам моего дома слышались голоса. На левом склоне сажали картошку, на правом – копали могилу в «плетню». Тином здесь называют кладбище. В полдень звонило – кто-то умер. Литвачка вытерла ладошкой губы и протяжно произнесла: – И те сократят ямки, и те. И те сажать ладятся, и те… Одни семена, другие – тело. Все землей примется, все вернется. Большая сила вращает миром…

Козы просились домой, но старуха что-то крикнула им и они притихли. Я спросил ее: – Что дает вам регулу (энергию, силу – М. Д.) в такие красные лета? – А земля, мой сладкий, и дает. Держись земли – и она ' держит. С Благовещения в Покров я с ней и рукой, и ногой. Босая, потому что ноги – это корень земли. А зимой под внучку тулю лук, капусту, траву, лист. То, что земля за лето приготовила, святилось бы. От того и крова молодится. Имеющий заживу Сонной улицей, сбивая мертвую пыль, прошел «вправо». Похороны. Живая цепь – впереди мертвая – поднялась по узкому пролету. Когда стали над гробом, раздалось глухое женское причитание. Литвачка внимательным взглядом старой птицы осмотрела кладбищенский берег и тихо прошелестела: – Что тут реветь. Каждому – своя лопата переживания. На Бога жаловаться некуда. Что ревать, когда нас закапывают в землю? Мы же семена…

«Так она «что-то» знает», – подумал я, утоляя непонятную схватку.

Литва за три года и сама отошла. «Рачица узнала ее молодую кровь». Внуки хотели отвезти ее в больницу, но старуха не далась: «За паутину не удержишься». Гроб произвели маленькую и узкую, как для ребенка. Из четырех досок. Пролетом нес ее на плечи один человек. Семена тяжелыми не бывают.

Мирослав ДОЧИНЕЦ. Из «Книги вдохновения».