Я еще поднимусь на Чуфут-кале!

Выбираю обувь в магазине с польским названием то ли «Рылко» (мордочка) то ли от слова «рулька»… Выбрал легкие мокасины и стал шевелить симпатичными сандалями, говоря вслух: «О, какие хорошие и надежные задники есть – как раз будет хорошо подниматься на Чуфут-кале». Продавцы – мужчина и женщина – замерли, а потом осторожно спрашивают – а когда будете подниматься? «Да, – говорю беззаботно, – этим летом еще нет, а вот следующего планирую подняться точно!». И их как прорвало – и о россиянах что они думают я услышал, и о нашем Крыму, ими оккупированный и разоренный…

Давно понял, что люблю Крым – эту всеукраинскую чернь, нагло отобранную у нас желающими мыть сапоги в Индийском океане. До океана не пустила дойти в свое время Британия, теперь затоптали своими грязными сапогами украинско-татарский Крым. Кстати, а что это за оговорка такая – мыть сапоги? Выходит, на подсознании даже понимают, что они у них зацветающие. Пылью и кровью.

Российский поэт, хотя отец у него и был украинцем Кириенко, Максимилиан Волошин писал о Крыме: «Тут, в этих складках моря и земли, Людских культур не просыхала плесень — Простор век был для жизни тесен, Покамест мы – Россия – не пришли. За полтораста лет – из Екатерины – Мы вытоптали мусульманский рай, Свели леса, размыкали руины, Расхитили и разорили край. Осиротелые зияют саклы; По скатам выкорчеваны сады. Народ ушел. Источники иссякли. Нет в море рыб. В фонтанах нет воды…»

Похоже, и сейчас. Крым гибнет под оккупацией. Он, правда, и под властью Кучмы-Януковича не процветал, потому что был олигархическим кодлом отдан без откупа пророссийским константиновым и багровым с примкнувшими казариными. Но все же там оживали возвращенные татары и подавали голос затюканные украинцы.

…Я понял, что люблю Крым. Не сразу. Ибо сперва меня вернуло от этой всеприталкивающей жары, приторной пахлавы на раскаленном пляже Евпатории, повсеместной кацапщины в языке и рекламе… Да и жара же, всеподъемная жара – ночью ерзаешь ногами в безнадежной попытке найти хоть заплату прохлады… <Но потом приходит другое понимание, когда пробродишь кривыми улочками Евпатории, поставленными на расстояние полета стрелы, когда поймешь глубину татарской мудрости «чем выше духон – тем лучший сосед», когда увидишь дикарскую прорубку оккупантами (еще теми, старого заброду) окнами, когда узнаешь о трагической истории караимов.

Собственно, и Чуфут-кале – центр и сердце этого небольшого народа, который является родственником татар, но имеет иудейскую религию и символ своей жизни – гранат. Иудеи, кстати, караимов как раз преследовали чуть ли не больше других – потому что их иудейство, как говорил Адам Мицкевич, без раввинских предрассудков.

Подниматься на Чуфут-кале легче, чем, скажем, на Говерлу. Но когда проходишь мимо русского православного Бахчисарайского монастыря, где женщин обязательно одёрнут, если без платка, а мужчинам не позволят зайти в шортах (какой ужас: мужчина в шортах! – откуда это несуразное москвинское рвение под карикатурой благочестия?), и на благочестие? горное пространство подъема, размышляя как же здесь караимские женщины в непогоду носили воду, и потом, вдохновляясь запахами далекого отсюда моря и близких выигранных трав, поднимешь голову вверх и увидишь НЕБО. Здесь оно особенное, здесь оно так высоко над головой, как нигде в Украине (для меня, по крайней мере, когда возвращаюсь в Чернигов, первое, что замечаю, близко висит над головой небо).

Из бойниц старой крепости, из каменных скамеек, на выжаривающей жаре хранящих прохладу горных пород, можно долго думать и об истории, которая здесь перетерла народы и породы, и о вечности, которую здесь легче ощущать легкой, и о людях, что здесь , на камне, умудрялись жить, что-то растить (?) – по крайней мере, детей… А в караимском кафе закажешь долму и язму и будешь горько разочарован, когда от караимки услышишь, что она не знает своего языка, только названия блюд…

< /p>Но Крым – разнообразен. На этих каких-то 200 квадратных километрах устроилась тьма эпох и наций – от сарматов и скифов до современных москвинских оккупантов. И везде ощущается украинское влияние – скажем, в Гезлевских воротах юный экскурсовод рассказывает о своем народе и вдруг слышу, что этот украинский ковер из Полтавщины выменял его прадед в голодный для украинцев 1933 год. Или слушаю рассказ величайшей исследовательницы суфиев и слышу, что и куманец такой же у татар, как у украинцев. А еще – спичка, площадь. Это, правда, уже татарское влияние в нашем языке. В конце концов, нечего удивляться – хоть и не добровольно, но добрая треть, если не больше, население Крымского ханства была украинцами. Поэтому и сейчас так много светловолосых и голубоглазых крымских татар. Однако в Бахчисарайском дворце я таки копнул седалище, на котором вроде бы устраивался крымский хан… А еще украинские влияния – это и памятные доски Ивану Ежакевичу и Лесе Украинке в Евпатории, это могила Степана Руданского, это музей Леси Украинки, это кобзарь на Ялте, это памятник гетману Сагайдачному в Севастополе (сейчас его снесли оккупанты — но они временные), это беленькие дома в татарских селах, обозванные всякими москальскими тополевками, хотя тех тополей, может, двойка на всю деревню…

Василий ЧЕПУРНЫЙ